Найо Марш - Всевидящее око [Чернее черного. Всевидящее око. Работа для гробовщика]

«Ты, старый дурень, пока вывернулся, потому что все врачи — трусы, но нажиться по-крупному на покойнице не сумел, я скажу тебе почему, так-то, старый дурак…

…Брат старый дурак, жадина и скупец, но себе на уме, забрал то, что она оставила дурню капитану, который беден и туп, как сапог. Я за тобой слежу, все это твоя вина, все эти беды и несчастья. Господь все видит. Аминь. Стекло говорит правду, не забывай, такие дураки, как ты, прикидываются добренькими и помогают полиции, а другие из-за них страдают. Полиция всегда готова брать наличными и тянет руки к деньгам. Всем вам гореть в аду, и тебе тоже. Ты хуже всех, дурак, дурак, дурак».

— Милая дама, верно? — Чарли Люк заглянул через плечо Кэмпиона. — Но умеет и еще покруче, и реже повторяется. Когда в хорошей форме. Вижу, вас это заинтересовало?

Кэмпион развернул листок на ночном столике и начал подчеркивать некоторые слова карандашом. А когда закончил, осталось короткое сообщение:

«Брат себе на уме. Забрал то, что оставила капитану, который беден и туп».

— Здорово, если только это правда, — буркнул он.

— О чем речь? — Люк едва не свернул шею.

— Мисс Рут в глубочайшей тайне оставила в наследство капитану, которого терпеть не могла, восемь тысяч первоклассных акций. — Кэмпион широко улыбнулся и пригласил: — Садитесь, я вам расскажу кое-что по секрету.

Но прежде его карандаш, путешествуя среди несвязных оскорблений, подчеркнул еще несколько слов.

Большая комната сразу налево от входа в Портминстер Лодж вела свое происхождение из тех времен, когда считалось, что застольям надлежит отводить максимум мыслей, времени и прежде всего пространства.

Отец Лоуренса Палинода, чей портрет висел над камином, обставляя этот небольшой банкетный зал, исходил из лучших образцов викторианских вкусов. Теперь его сын работал в одном конце комнаты, а спал в другом.

Узкая кровать Лоуренса втиснулась между двумя довольно милыми постаментами красного дерева с бронзовыми вазами, и не могло быть сомнений, что одежду жилец хранит в буфете, ставшем слишком просторным для послевоенного частного дома.

Комната, однако, производила — как ни странно — весьма неплохое общее впечатление. Просиженное кресло у камина было аккуратно прикрыто гобеленом; длинный солидный стол с закругленными углами, стоявший на потертом ковре, был старательно разделен на три части: первая выполняла роль бюро, вторая — картотеки, а третья — стойки с бутербродами.

Повсюду лежали книги, но ни одной покрытой пылью или затрепанной; книги заполняли полки и столики, громоздились на шкафах, возвышались стопками на стульях.

И все же это была самая ухоженная комната, какую только Чарли Люк встречал в своей богатой карьере. Он обратил на это внимание Кэмпиона, пока они изучали жилище Лоуренса.

Войдя без приглашения, они произвели «беглый осмотр», как это назвал Люк. У рабочей части стола помещался столик на колесиках, заставленный часто употребляемыми книгами, аккуратно сложенными корешками кверху.

Кэмпион склонился над ними. Первое название, которое бросилось ему в глаза, оказалось «Судебной медициной» Сиднея Смита, затем обнаружилась «Токсикология» Бьюкенена. Пробегая по корешкам, взгляд его становился все более непроницаемым. Был тут и неизбежный Гросс — «Materia medica», «Судебная химия» Лукаса и очень старый учебник Квейна. Начав поиски других старых знакомых, он с удовольствием обнаружил Глейстера, Кейта Симпсона и Х. Т. Ф. Родса, наравне с богатым выбором обзорных работ, таких как Стрекер и Эбот Или «Преступление и психические отклонения».

Это была небольшая, но исчерпывающая библиотечка из области криминалистики.

Взяв в руки «Materia medica», он взглянул на титульный лист, понимающе вздохнул и продолжал просматривать книги, пока не помешал инспектор Люк.

— Чтоб я сдох!

Кэмпион пораженно уставился на него и увидел, что глаза Люка полезли на лоб от удивления: в руке тот держал листок бумаги, взятый с каминной полки.

— Снова наша зловредная Пифия. Вы только посмотрите.

И они вместе прочитали точно такое же письмо, как у врача. Читая, Кэмпион почувствовал озноб, который пробирал его всегда, когда приходилось иметь дело с душевной болезнью. Это было свидетельство безумия расчетливого и прогрессирующего. Суть, вытекавшая из массы грубых слов, была проста: «Ограбил дурака».

Конверт, который все еще валялся на полке, был адресован Лоуренсу Палиноду, отчетливо читался штемпель местной почты.

— Отправлено вчера утром, — Люк положил письмо на место. — Не уверен, первое ли оно. Если нет, то почему, черт побери, он не сказал об этом? Очень странно.

Он прошелся по комнате, громко бренча монетами в кармане. Шедший следом Кэмпион буквально слышал, как работает его мозг.

— Ну что же, нужно будет с ним поговорить, — протянул инспектор, когда они оказались в другом конце просторной комнаты. — Должен признать, я не понял по меньшей мере половины из того, что он наговорил последний раз, но это, видимо, от нехватки образования. — Он беспомощно развел руками. — Придется еще раз попробовать.

Кэмпион коснулся его плеча.

— И причем немедленно.

Из холла до них долетели явно возбужденные голоса, которые перекрывал пронзительный голос Лоуренса. Двери хлопнули, и после паузы они услышали:

— Входи! Немедленно!

Люк с Кэмпионом, скрытые створкой распахнутых дверей, даже не дрогнули. В темном углу они были почти незаметны.

Лоуренс торопливо вошел в комнату и схватился за выключатель, настолько чем-то поглощенный, что даже не заметил, что свет уже горит. Высокий и костлявый, он казался более нескладным, чем обычно, и трясся при этом так сильно, что двери, о которые он опирался, заметно дрожали, а книжка из стопки на стуле сползла на пол.

Нагнувшись к ней, он уронил другую, сделал движение, чтобы поднять, но передумал и выпрямился, махнув с отчаянием рукой.

— Поди сюда! — повторил он, и голос заставил завибрировать струны фортепьяно. — Поди сию минуту!

В комнату медленно вошла Клития Уайт, бледная, с темными кругами под глазами, иссиня-черные волосы, обычно гладко причесанные, были растрепаны, безвкусное платье сидело вкривь и вкось.

— Капитан пошел наверх, — сказала она так тихо, что они едва расслышали.

— Меня это не интересует.

Он запер двери и оперся о них спиной, скрестив руки на груди. Губы, обычно бледные и сжатые, теперь порозовели. Глаза без очков казались подслеповатыми. Он едва не плакал. И наконец не выдержал и крикнул:

— Несчастная!

Сцена из дурной мелодрамы казалась совершенно абсурдной и одновременно удивительно откровенной. Его муки казались неподдельными.

— Ты так похожа на мою сестру, — он акцентировал последние слоги, не отдавая себе в этом отчета, а отрывистые слова и резкий тон превращали нотацию в суровые нападки. — Она была чиста, как ты. Но лгала. Бессовестно лгала. И убегала из дому, чтобы тайком заняться любовью в подворотнях, как девка.

Он не был ни актером, ни красавцем, но все же вызывал скорее страх, чем смех. Кэмпион вздохнул. Чарли Люк переступил с ноги на ногу.

Клития замерла перед своим обвинителем. Ее черные глаза смотрели внимательно и чутко, как глаза много пережившего ребенка. Казалась она скорее измученной, чем испуганной.

— Она вышла замуж за моего отца, — неожиданно заявила девушка. — Вам никогда не приходило в голову, что виноваты вы? Не нужно говорить так ни о ней, ни обо мне. Мне тоже не нравится заниматься любовью в парке.

— А в больнице? — его слова были полны укора. — Ты совершаешь это, ибо не можешь противиться. В тебе сидит дьявол. Потные ладони в душной тьме и шаги любопытных прохожих. Ты знаешь, что мне дурно делается из-за тебя! О Боже, как ты мне отвратительна! Ты слышишь?

Девушка была потрясена. Она побледнела еще больше и сжала зубы. Безвольно надломившееся тело выражало отчаяние неразумной молодости.

— Ну, что скажешь?

Слабая протестующая усмешка, которую она не могла удержать, скользнула по ее лицу.

— Все не так, — заявила она. — Знаете, дядя, мне кажется, вы сами знаете об этом только по книгам.

Он вздрогнул, словно от удара по лицу, и Кэмпион, распознавший что-то знакомое в этом взрыве, внимательно в него вгляделся.

Лоуренс, разумеется, разозлился еще больше и метнулся в сторону камина.

— Да, я читал, и очень много. — Схватив конверт с камина, швырнул в ее сторону. — Станешь отрицать, что это ты писала?

Поспешность, с которой она схватила конверт, делала ее удивление убедительным. Непонимающе взглянула на адрес.

— Разумеется, нет. Это не мой почерк.

— Нет? — Он яростно навис над нею. — Не твой? Так ты не отвечаешь за все те анонимные письма, которые навлекли на нашу семью этот страшный скандал?